Неточные совпадения
Константинополь, бывшая Византия, а ныне губернский город Екатериноград,
стоит при излиянии Черного моря
в древнюю Пропонтиду и под
сень Российской Державы приобретен
в 17… году, с распространением на оный единства касс (единство сие
в том состоит, что византийские деньги
в столичном городе Санкт-Петербурге употребление себе находить должны).
Войдя
в тенистые
сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки
в карманы, вышел на огороженный пчельник,
в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками,
стояли среди выкошенного места все знакомые ему, каждый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные
в нынешнем году.
И, наконец, когда уже гость стал подниматься
в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из
сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у дверей. Они
стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался.
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его
стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице.
В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному,
в шубе и
в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним
в кибитку.
Они прошли через
сени, через жилую избу хозяев и вошли
в заднюю комнатку,
в которой
стояла кровать Марка. На ней лежал тоненький старый тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка. На полке и на столе лежало десятка два книг, на стене висели два ружья, а на единственном стуле
в беспорядке валялось несколько белья и платья.
Не было возможности дойти до вершины холма, где
стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя
в отель, под спасительную
сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли
в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
В сенях сидели на пятках те же лица, но на крыльце
стоял, по уговору, младший из полномочных
в каком-то странном головном уборе.
Из избы выскочили
в рубашонках две девочки. Пригнувшись и сняв шляпу, Нехлюдов вошел
в сени и
в пахнувшую кислой едой грязную и тесную, занятую двумя станами избу.
В избе у печи
стояла старуха с засученными рукавами худых жилистых загорелых рук.
Швейцар
в необыкновенно чистом мундире отворил дверь
в сени, где
стоял в еще более чистой ливрее с галунами выездной лакей с великолепно расчесанными бакенбардами и дежурный вестовой солдат со штыком
в новом чистом мундире.
Войдя теперь
в сени полуэтапа, где
стояла огромная вонючая кадка, так называемая «параха», первое, что увидал Нехлюдов, была женщина, сидевшая на краю кадки. Напротив нее — мужчина со сдвинутой на бок на бритой голове блинообразной шапкой. Они о чем-то разговаривали. Арестант, увидав Нехлюдова, подмигнул глазом и проговорил...
А Калганов забежал
в сени, сел
в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так сидел и плакал, — плакал, точно был еще маленький мальчик, а не двадцатилетний уже молодой человек. О, он поверил
в виновность Мити почти вполне! «Что же это за люди, какие же после того могут быть люди!» — бессвязно восклицал он
в горьком унынии, почти
в отчаянии. Не хотелось даже и жить ему
в ту минуту на свете. «
Стоит ли,
стоит ли!» — восклицал огорченный юноша.
Между тем Аркадий Павлыч расспрашивал старосту об урожае, посеве и других хозяйственных предметах. Староста отвечал удовлетворительно, но как-то вяло и неловко, словно замороженными пальцами кафтан застегивал. Он
стоял у дверей и то и дело сторожился и оглядывался, давая дорогу проворному камердинеру. Из-за его могущественных плеч удалось мне увидеть, как бурмистрова жена
в сенях втихомолку колотила какую-то другую бабу. Вдруг застучала телега и остановилась перед крыльцом: вошел бурмистр.
В сенях,
в темном углу,
стояла старостиха и тоже поклонилась, но к руке подойти не дерзнула.
—
Постой, я сам отворю, — сказал кузнец и вышел
в сени,
в намерении отломать с досады бока первому попавшемуся человеку.
Но ткач и кум мужественно отстояли мешок и заставили ее попятиться назад. Не успели они оправиться, как супруга выбежала
в сени уже с кочергою
в руках. Проворно хватила кочергою мужа по рукам, ткача по спине и уже
стояла возле мешка.
Вечером,
в одиннадцать часов, лавка запиралась, но зато отпиралась каморка
в сенях, где
стояли два громадных сундука — один с бутылками, другой с полубутылками.
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а
в его комнате светился огонь. У крыльца
стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко, прошел темные
сени, отворил дверь и остановился на пороге, —
в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
В другой раз дядя, вооруженный толстым колом, ломился со двора
в сени дома,
стоя на ступенях черного крыльца и разбивая дверь, а за дверью его ждали дедушка, с палкой
в руках, двое постояльцев, с каким-то дрекольем, и жена кабатчика, высокая женщина, со скалкой; сзади их топталась бабушка, умоляя...
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня
в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери
в сени и
в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка,
стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка,
стоя где-то
в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
— Я буду непременно разбойником, как Окулко, — говорил он, толкая покосившуюся дверку
в сени избушки. — Поедет богатый мужик с деньгами, а я его за горло:
стой, глиндра!
Посреди
сеней, между двух окон,
стояла Женни, одетая
в мундир штатного смотрителя. Довольно полинявший голубой бархатный воротник сидел хомутом на ее беленькой шейке, а слежавшиеся от долгого неупотребления фалды далеко разбегались спереди и пресмешно растягивались сзади на довольно полной юбке платья.
В руках Женни держала треугольную шляпу и тщательно водила по ней горячим утюгом, а возле нее, на доске, закрывавшей кадку с водою, лежала шпага.
В сенях, за вытащенным из избы столиком, сидел известный нам старый трубач и пил из медного чайника кипяток, взогретый на остатках спирта командирского чая;
в углу, на куче мелких сосновых ветвей, спали два повстанца, состоящие на ординарцах у командира отряда, а задом к ним с стеариновым огарочком
в руках, дрожа и беспрестанно озираясь,
стоял сам стражник.
Нянька проворно оправила наше платье и волосы, взяла обоих нас за руки и повела
в лакейскую; двери были растворены настежь,
в сенях уже
стояли бабушка, тетушка и двоюродные сестрицы.
А сколько раз зимой я поздно ночью на твою лестницу подымусь и
в темных
сенях стою, сквозь дверь прислушиваюсь: не услышу ли твоего голоска?
Рыбин согнулся и неохотно, неуклюже вылез
в сени. Мать с минуту
стояла перед дверью, прислушиваясь к тяжелым шагам и сомнениям, разбуженным
в ее груди. Потом тихо повернулась, прошла
в комнату и, приподняв занавеску, посмотрела
в окно. За стеклом неподвижно
стояла черная тьма.
В полдень Люберцев уже на службе, серьезный и сосредоточенный. Покуда у него нет определенной должности; но швейцар Никита, который тридцать лет
стоит с булавой
в департаментских
сенях, уже угадал его и выражается прямо, что Евгений Филиппыч из молодых да ранний.
Вхожу я с такою отважною решимостью на крылечко, перекрестился и зачурался, ничего: дом
стоит, не шатается, и вижу: двери отворены, и впереди большие длинные
сени, а
в глубине их на стенке фонарь со свечою светит.
Впрочем, и еще кто-то, кажется, был, а
в сенях стоял сторож.
В углу
в сенях стояли припасенные фонарик и большой зонтик.
— Тут, батюшка, за дверью, — отвечала Онуфревна, —
в сенях стоят.
В темных
сенях попался Передонову еще один городовой, низенький, тощий человек вида исполнительного, но все же унылого. Он
стоял неподвижно и держал подмышкой книгу
в кожаном черном переплете. Отрепанная босая девица выбежала из боковой двери, стащила пальто с Передонова и провела его
в гостиную, приговаривая...
Иногда он встречал её
в сенях или видел на крыльце зовущей сына. На ходу она почти всегда что-то пела, без слов и не открывая губ, брови её чуть-чуть вздрагивали, а ноздри прямого, крупного носа чуть-чуть раздувались. Лицо её часто казалось задорным и как-то не шло к её крупной, стройной и сильной фигуре. Было заметно, что холода она не боится, ожидая сына, подолгу
стоит на морозе
в одной кофте, щёки её краснеют, волосы покрываются инеем, а она не вздрагивает и не ёжится.
«Не пойдёт!» — думал он. И вдруг почувствовал, что её нет
в сенях. Тихо и осторожно, как слепой, он вошёл
в комнату Палаги, — женщина
стояла у окна, глядя
в сад, закинув руки за голову. Он бесшумно вложил крючок
в пробой, обнял её за плечи и заговорил...
Матвей выбежал
в сени, —
в углу
стоял татарин, закрыв лицо руками, и бормотал. По двору металась Наталья, из её бестолковых криков Матвей узнал, что лекарь спит, пьяный, и его не могут разбудить, никольский поп уехал на мельницу, сомов ловить, а варваринский болен — пчёлы его искусали так, что глаза не глядят.
Клещ(негромко). Ничего… (Медленно идет к двери
в сени, несколько секунд
стоит пред ней и — уходит.)
Попасть на чердак не
стоило ни малейшего труда,
стоило только лечь грудью на край навеса, спустить ноги
в отверстие кровли — и делу конец: несравненно труднее было найти
в темноте ход
в сени.
Но она так ослабела, что была не
в силах держать эти bijoux. Нам долго не отворяли. После третьего или четвертого звонка
в окнах замелькал свет и послышались шаги, кашель, шепот; наконец щелкнул замок, и
в дверях показалась полная баба с красным, испуганным лицом. Позади ее, на некотором расстоянии,
стояла маленькая худенькая старушка со стрижеными седыми волосами,
в белой кофточке и со свечой
в руках. Зинаида Федоровна вбежала
в сени и бросилась к этой старушке на шею.
При этом она видела, как Николя, для потехи m-lle Пижон, плясал
в одном белье, как иногда
стоял перед ней на коленях, и при этом она била его по щекам; как
в некоторые ночи он являлся довольно поздно, но
в комнаты впускаем не был, а,
постояв только
в сенях, уезжал обратно.
Вошел опять немой и, дав нам знак рукою идти за ним, провел через
сени в небольшую горенку,
в которой
стояла кровать и накрытый стол.
Пока он рассматривал альбом и
стоял перед зеркалом,
в это время
в кухне и около нее,
в сенях, Самойленко, без сюртука и без жилетки, с голой грудью, волнуясь и обливаясь потом, суетился около столов, приготовляя салат, или какой-нибудь соус, или мясо, огурцы и лук для окрошки, и при этом злобно таращил глаза на помогавшего ему денщика и замахивался на него то ножом, то ложкой.
Келья матери игуменьи
стояла вблизи церкви. Это была бревенчатая пятистенная изба со светелкой и деревянным шатровым крылечком.
В сенях встретила гостей маленькая послушница
в черной плисовой повязке. Она низко поклонилась и, как мышь, исчезла неслышными шагами
в темноте.
Чулан тут у них
в сенях был из дощечек отгорожен
в уголке; там их рухлядь кое-какая
стояла: две, не то три коробки, донца, прялки, тальки, что нитки мотают, стан, на котором холсты ткут, да веретье — больше у них ничего не было.
— Ты что это так с мужем-то живешь? — спросил Костик за дверью Настю,
стоя с нею
в темных
сенях.
Старик, задыхаясь от усталости и тревоги, бежал около двух верст до площади, где
стоят извозчики. Облитый потом, он сел на дрожки и велел везти себя
в врачебную управу. Не глядя, что вынул из кармана, он дал извозчику монету и вбежал
в сени. Баба и старуха сидели на окне. Старуха плакала.
Конечно, он бы дорого дал за возможность находиться теперь, без нарушения приличий, на прежней стоянке своей
в сенях, возле черной лестницы; но так как это было решительно невозможно, то он и начал стараться улизнуть куда-нибудь
в уголок да так и
стоять себе там — скромно, прилично, особо, никого не затрагивая, не обращая на себя исключительного внимания, но вместе с тем снискав благорасположение гостей и хозяина.
Он, господа, тоже здесь, то есть не на бале, но почти что на бале; он, господа, ничего; он хотя и сам по себе, но
в эту минуту
стоит на дороге не совсем-то прямой;
стоит он теперь — даже странно сказать —
стоит он теперь
в сенях, на черной лестнице квартиры Олсуфья Ивановича.
Акулина Ивановна. Обедать-то надо
в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит
в сени. Поля
стоит, прислонясь к шкафу и глядя на дверь
в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты,
стоит она прямо. Бессеменов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
Нил(презрительно). Подслушивала? Подглядывала? Э-эх ты!.. (Быстро уходит. Татьяна
стоит неподвижно, как окаменелая. Уходя, Нил оставляет дверь
в сени открытой, и
в комнату вносится суровый окрик старика Бессеменова: «Степанида! Кто угли рассыпал? Не видишь? Подбери!»)
— Иду, иду, барыня-сударыня, — отвечал супруг с достоинством и вошел
в сени старого флигеля, не заметив Фатимки, которая
стояла за дверьми и, закрыв лицо ручонками, о чем-то разливалась-плакала.